Хиросиге

Погода какая-то японская у нас. И народ с зонтиками идет по снегу. Так жалко смотреть на эту цепочку людей к метро по утрам в темноте и в непогодь. Всю ночь дождь шел, под утро снег повалил. А я не спала и наблюдала. Ну и что, мне ж не на работу. И времени зря не теряла, кухню отдраила, бодра необыкновенно. Потом позавтракала в надраенной кухне, в 7 утра, как все люди, а не в час дня как обычно.

( Read more... )

(no subject)

Моя юность была как растаявшее мороженое, которое мне давали в детстве во избежание ангин. С уверениями, что это самое настоящее мороженое, только теплое. Я верила. Но всегда надеялась, что мама раньше снимет его с огня, недосмотрит, и попадется хоть крошечный комочек нерастаявшего. Иногда везло. Я не протестовала, ведь это делалось для меня, чтоб уберечь от ангин. От всего уберечь.

Нет, я не росла кисейной барышней, мы обо всем могли поговорить с мамой, все обсудить, обо всем спросить друг друга. Но все сведения о жизни поступали мне как птенцу в гнезде, уже полупереваренными для лучшего усвоения. Мои воззрения на жизнь до замужества состояли из маминых идеалов, вычитанных в книгах, папиного диссидентства, собственной мечтательности, послушания родителям и всем старшим, уверенности, что мы одни живем правильно, а остальные люди все же немного странные, и страстного желания попробовать все живьем, в натуральном виде, переварить наконец самой.

Вот только мороженое я не люблю до сих пор. Единственное блюдо, которое я просто ненавижу

Бабушка Валентина (Евлалия) Павловна Домнышева

Икона фамильная, которую она сохранила, старые фото, платочек. Вот все что осталось в наследство от нее. Две дочери, трое внуков, пятеро правнуков, шесть праправнуков. Имена, владелиц этой иконы, нацарапанные с обратной стороны, мои бабушки, которых этой иконой благословляли на брак, а потом они благословляли своих дочерей, и записка, написанная старческой рукой – Оля, береги икону. И память.



Бабушка, расскажи про свое детство…

Как она закрывала лицо руками от стыда, когда вспоминала, как в революцию ее с котомкой снаряжали к дяде Коле. Про революцию ее и дество в предыдущей главе. Выжили.

О юности и жизни до замужества – ничего не помню, а может и не рассказывала она, рассказывала только, что пела она в то время мы синеблузницы, мы профсоюзницы в какой-то агитбригаде. Как случилась с ней и ее сестрами эта метаморфоза – из росших в вере и с верующей матерью и бабушкой девочек, просвирниных внучек, племянниц и внучек священника и в синеблузниц – так и непонятно. А дети о.Николая остались верующими.

Старомодное имя Евлалия сменила на Валентину. Ухаживали за ней двое. Один серьезный такой, а второй – всельчак и балагур, врун, болтун и хохотун. На гитаре играл, песни пел – вобщем, устоять невозможно. Любила она его до самой смерти похоже. Вот он какой был в молодости ( Read more... )