Моя память не привязана к времени и событиям. Только к месту и вещам. Спроси меня, как я жила в 76 году, или когда Хрущева свергли – убей не вспомню. А покажи мне фото старого двора, или наткнешься, разбирая какие-нибудь антресоли, на старую игрушку, и вспоминается все до подробностей, до ощущений и запахов.

Это я летом сфотографировала во дворце им. Орджоникидзе. Это место, к которому много воспоминаний привязано. Мы жили рядом с ним все мое детство. Тут танцы происходили как раз, по лесенке подняться, среди колонн. И мы с подружками туда ходили. Никто нас больно танцевать не приглашал, особенно меня. Но мы все подпирали с надеждой эти колонны и ждали своих принцев. Тогда гурьбой даже твист не танцевали, надо было ждать, когда пригласят. Все переменки обсуждали, кто пойдет на танцы сегодня, кто не пойдет, кто что оденет и как причешется. Сделать хвост или распустить волосы. Разрешит мама накрасить ресницы или придется тайком краситься в туалете и потом смывать краску. А вдруг кто пойдет провожать и не успеешь умыться? Все это было черезвычайно важно. Хотя в провожатые редко кто набивался. А вот мама всегда встречала во дворе. Хотя до дома было только дорогу перейти и этот двор наш. И все друг друга знали, бояться абсолютно некого было.
Строил этот дворец отец Сережи и Лены из нашего двора. Только он не жил с ними. У Лены было что-то с позвоночником, и это и развод родителей делало их в наших глазах какими-то особенными и загадочными. Тогда это была большая редкость - развод. Хотя главной приметой этой семьи должна была бы быть необыкновенная красота этого Сережи. Но мы этого даже не понимали тогда. Классу к 10 разглядели наконец. Но черты лица его были настолько правильные, что это даже страх внушало. Мне во всяком случае казалось, что если дотронуться до него, то можно что-то испортить или испачкать. С ним одно время встречалась моя подружка, но не выдержала долго. Никак не могла поймать устремленный вдаль взгляд потрясающе красивых глаз. И всегда рядом с ним ощущала себя какой-то недомытой. На прощанье рассказала ему, что ее всю прыщами закидало и как она замучалась с ними бороться. Ну, хотелось хоть чем-то эту безмятежную красоту растревожить:) Не вышло. Думаю, на самом деле он был обыкновенным закомплексованным мальчишкой, и вряд ли сам ведал о свой красоте.
Еще в этом дворце была библиотека. И мы с мамой туда ходили. Ни с чем не сравнимое наслаждение рыться в книгах. А там еще и ноты были. Толстенный том с романсами. Мы с мамой перепели все. Мне нравилось ” На заре туманной юности”, а маме про Бахчисарайский фонтан. На последнем “ о лейся, лейся ключ отрадный” ей всегда не хватало голоса, и папа из-за газеты подавал ехидные комментарии. Мы хохотали и начинали все сначала. А однажды бабушка прилетела из кухни возмущенная – кто такого козла выпустил петь по радио? Решила, что это по радио романс пели. Но я думаю, что пели мы замечательно. И все было замчательно, как не было потом больше никогда.
А потом в подвальчике там открыли кафе. И кофе подавали в кофейных чашках. Там я первый раз попробовала пирожное Картошка за 22 копейки. Летом особенно там хорошо было и прохладно. Мы с мамой любили после пляжа туда заходить. Или перед киносеансом. Мы смотрели почти все фильмы, каждые три дня новый фильм. Конечно, нам всем нравились одни и те же фильмы и не нравились тоже. Однажды не было билетов рядом, и я сидела через ряд от родителей. Фильм мне мало сказать понравился. И вдруг я подумала почему-то, что он не понравится маме. И она мне все объяснит и разрушит все впечатление, и я не смогу ей ничего возразить. Меня это ужасно пугало и мучало весь сеанс. Я уже заготовила какие-то речи в защиту фильма, это было просто нмыслимо представить, что мам что-то не нравится, а мне нравится. И я набиралась решимости сказать – а мне фильм понравился! Но когда мама меня спросила на выходе, как мне фильм, я все же не решилась и сказала только – ничего фильм. И на всякий случай с кислой миной, чтоб можно было понять и как ничего особенного. А мама сказала – как это ничего? Фильм просто прекрасный! Это был “ Девять дней одного года”.